Я спрашиваю у Бориса Александровича: а что делает режиссёр с пьесой?
— Уничтожает мысль автора.
У меня много вопросов, и Борис Александрович отсылает меня к своему эссе «СЛОВО И ТЕАТР». Читать мне очень трудно в силу своей малой образованности. Я ощущаю, что глубина смысла ускользает от меня, но я терпеливо прочитываю снова и снова.
А вопросов становится все больше и больше.
Хотя ответ на мой прямой вопрос, что делает режиссёр с пьесой, — я поняла. Даже, кажется, поняла — почему. И дело не совсем только в К.С. Станиславском, столь недовольным делом всей его жизни — то есть театром.
Дело в чем-то таком, что связано с неуважением человека человеком, художника художником. И не просто неуважением — уничтожением. Небрежность к слову связана с небрежностью к человеку, неуважение к слову — неуважение к человеку. Уничтожение слова — уничтожение художника. И не всегда в фигуральном смысле. В эссе Борис Александрович подробно останавливается на театральном романе М. Булгакова.
Намеренно пишу без кавычек, потому что Борис Александрович сказал, что этот писатель сам написал и сам сыграл роль драматурга в современном театре. То есть, я имею в виду роман — отношения М.Булгакова с МХАТом, вслед за Борисом Александровичем. Вытеснив из театра Слово и драматурга, режиссёр провозгласил полное свое авторство постановки, постановки зрительных образов. Подкузьмил технический прогресс. Хотя Борис Александрович говорит, что точнее прогресс техники. Я почувствовала разницу. Театр кинулся соревноваться с кино. И проиграл в этом соревновании, потому что кино играло по своим правилам и на своем поле. А театр в этой гонке попыток усвоить чужую поэтику утратил имеющееся.
Так я поняла точку зрения АВТОРА, бесконечно дорожащего СЛОВОМ.
Для меня драматурги — небожители. Ведь истинная драматургия невозможна без воздуха поэзии, без широты и глубины прозы. Но как в одной голове автора могут оживать одновременно ВРЕМЯ и ВЕЧНОСТЬ, Гении и Злодеи, Жертвы и Палачи, Любящие и Ненавидящие. И не просто оживать, а жить такой полной жизнью, что Жизнь и Смерть захлёстывают их в жестоком поединке. ТАЙНА...«Драматург, когда пишет пьесу, видит происходящее одновременно в жизни и на сцене. А драма создаётся словно в фокусе этих двух лучей», — чуть приоткрыл завесу Борис Александрович. Но мыслит драматург, в отличие от сценариста, — СЛОВОМ, которое невозможно изъять из пьесы, не уничтожив её. Я это не просто поняла, это вошло в меня: «И слово на сцене всегда стремилось существовать в двух рядах: бытовом и бытийном, как бы приподнятом над повседневностью иной действительностью — театральных подмостков. Можно сказать, что внутри диалогов на сцене течёт ещё один диалог: двух словесных рядов». Вот оно — ЧУДО, которое захватывает меня и живёт во мне, становясь мною.
Я читаю «Сто Братьев Бестужевых», пьесу Бориса Александровича Голлера, и счастлива, что мне никто не мешает, ни актеры, ни режиссёры, ни художники. Слово АВТОРА меня вовлекло в совершенно иной мир, совершенно иного уровня. И пока я живу ТРАГЕДИЕЙ, я и ГЕНИЙ и ЗЛОДЕЙСТВО, СТРАСТЬ и РАССУДОК, НЕЖНОСТЬ и НЕНАВИСТЬ, ПРЕДАННОСТЬ и ПРЕДАТЕЛЬСТВО, ХРАБРОСТЬ и ТРУСОСТЬ. Я — СОУЧАСТНИК ВРЕМЕНИ в ВЕЧНОСТИ. Не забирайте у меня СЛОВО! Не навязывайте мне зрительный ряд, как бы ярок и эффектен он ни был. Он не сравним с моим миром, он проиграет эту битву.
Пьеса и постановка — суть разные явления разных видов искусств. Я не могу до конца согласиться с Борисом Александровичем. Театр образов, вероятно, тоже нужен. Ведь Феллини помимо «Репетиции оркестра» снял ещё и «8 1/2». Если есть режиссёр — значит, это кому-нибудь нужно. Когда он талантлив — несомненно нужен Искусству.. Тогда его точка зрения вступает в диалог с моей. Вернее даже начинается дискуссия между мной, автором, актером и режиссёром. Но истина останется за СЛОВОМ.
— Уничтожает мысль автора.
У меня много вопросов, и Борис Александрович отсылает меня к своему эссе «СЛОВО И ТЕАТР». Читать мне очень трудно в силу своей малой образованности. Я ощущаю, что глубина смысла ускользает от меня, но я терпеливо прочитываю снова и снова.
А вопросов становится все больше и больше.
Хотя ответ на мой прямой вопрос, что делает режиссёр с пьесой, — я поняла. Даже, кажется, поняла — почему. И дело не совсем только в К.С. Станиславском, столь недовольным делом всей его жизни — то есть театром.
Дело в чем-то таком, что связано с неуважением человека человеком, художника художником. И не просто неуважением — уничтожением. Небрежность к слову связана с небрежностью к человеку, неуважение к слову — неуважение к человеку. Уничтожение слова — уничтожение художника. И не всегда в фигуральном смысле. В эссе Борис Александрович подробно останавливается на театральном романе М. Булгакова.
Намеренно пишу без кавычек, потому что Борис Александрович сказал, что этот писатель сам написал и сам сыграл роль драматурга в современном театре. То есть, я имею в виду роман — отношения М.Булгакова с МХАТом, вслед за Борисом Александровичем. Вытеснив из театра Слово и драматурга, режиссёр провозгласил полное свое авторство постановки, постановки зрительных образов. Подкузьмил технический прогресс. Хотя Борис Александрович говорит, что точнее прогресс техники. Я почувствовала разницу. Театр кинулся соревноваться с кино. И проиграл в этом соревновании, потому что кино играло по своим правилам и на своем поле. А театр в этой гонке попыток усвоить чужую поэтику утратил имеющееся.
Так я поняла точку зрения АВТОРА, бесконечно дорожащего СЛОВОМ.
Для меня драматурги — небожители. Ведь истинная драматургия невозможна без воздуха поэзии, без широты и глубины прозы. Но как в одной голове автора могут оживать одновременно ВРЕМЯ и ВЕЧНОСТЬ, Гении и Злодеи, Жертвы и Палачи, Любящие и Ненавидящие. И не просто оживать, а жить такой полной жизнью, что Жизнь и Смерть захлёстывают их в жестоком поединке. ТАЙНА...«Драматург, когда пишет пьесу, видит происходящее одновременно в жизни и на сцене. А драма создаётся словно в фокусе этих двух лучей», — чуть приоткрыл завесу Борис Александрович. Но мыслит драматург, в отличие от сценариста, — СЛОВОМ, которое невозможно изъять из пьесы, не уничтожив её. Я это не просто поняла, это вошло в меня: «И слово на сцене всегда стремилось существовать в двух рядах: бытовом и бытийном, как бы приподнятом над повседневностью иной действительностью — театральных подмостков. Можно сказать, что внутри диалогов на сцене течёт ещё один диалог: двух словесных рядов». Вот оно — ЧУДО, которое захватывает меня и живёт во мне, становясь мною.
Я читаю «Сто Братьев Бестужевых», пьесу Бориса Александровича Голлера, и счастлива, что мне никто не мешает, ни актеры, ни режиссёры, ни художники. Слово АВТОРА меня вовлекло в совершенно иной мир, совершенно иного уровня. И пока я живу ТРАГЕДИЕЙ, я и ГЕНИЙ и ЗЛОДЕЙСТВО, СТРАСТЬ и РАССУДОК, НЕЖНОСТЬ и НЕНАВИСТЬ, ПРЕДАННОСТЬ и ПРЕДАТЕЛЬСТВО, ХРАБРОСТЬ и ТРУСОСТЬ. Я — СОУЧАСТНИК ВРЕМЕНИ в ВЕЧНОСТИ. Не забирайте у меня СЛОВО! Не навязывайте мне зрительный ряд, как бы ярок и эффектен он ни был. Он не сравним с моим миром, он проиграет эту битву.
Пьеса и постановка — суть разные явления разных видов искусств. Я не могу до конца согласиться с Борисом Александровичем. Театр образов, вероятно, тоже нужен. Ведь Феллини помимо «Репетиции оркестра» снял ещё и «8 1/2». Если есть режиссёр — значит, это кому-нибудь нужно. Когда он талантлив — несомненно нужен Искусству.. Тогда его точка зрения вступает в диалог с моей. Вернее даже начинается дискуссия между мной, автором, актером и режиссёром. Но истина останется за СЛОВОМ.
Комментариев нет:
Отправить комментарий