Я пошла в музей Достоевского убить время. Ждать Зину нужно было еще минут 40. Я зашла в ярко освещённый зал весь в ярких пятнах, как калейдоскоп. Боковым зрением увидела смотритльницу, сказала «здравствуйте» и пошла вдоль стен. Яркие пятна ожили и заговорили о любви, о жизни и о смерти, о чуде, о тайне, о благой вести, о том, на что душа откликнулась и заговорила в унисон.
Спиной увидела, что помешали, вошёл смешной суетливый парень, постоял посередине зала, оглядываясь, как в лесу, ища дорогу назад.
— Давайте я вам подпишу буклет! — смотрительница оказалась автором полотен.
— Нет, не надо!— явно испугался парень.
Я прошла все стены и села напротив. Худая яркая женщина. Стильно одета. Глаза веселые и грустные одновременно, дерзкие. Взгляд открытый и бесстрашный, не потому что нечего бояться, а потому что уже все страхи пережиты.
— Как это так у Вас получилось: яркая грусть, такая яркая, что даже весело.
— Боже мой! Вы сказали то, что есть, Вы меня поняли! Какое чудо! Я дождалась своего зрителя! Вы — мой человек!
Её глаза стали лучистыми, исчезла дерзость, бесстрашие растопилось в теплоте.
Елена рассказала мне про свои корни и прочла стихи. Потрясающе прочла, всем сердцем — пела:
У меня прабабки были:
Еврейка, сербка и полячки.
Тоску, сердечность и горячность
Они в наследство подарили.
Тиха была, наверно, сербка,
Быстра, наивна, простодушна,
Платок повязывала душно,
Но целовать умела терпко.
Еврейская тоска не дышит,
Но слышать может только боль.
Кудрей неистовая смоль
Прядь русую мою колышет.
А польский гонор — дама треф-
Неистребимое кокетство.
Мне не обузою наследство.
Дзенькую бардзо и пся крев!
Очень живой человек Елена Завельская. Вот все про себя в этих строчках. А стихи хорошие. Очень.
Спиной увидела, что помешали, вошёл смешной суетливый парень, постоял посередине зала, оглядываясь, как в лесу, ища дорогу назад.
— Давайте я вам подпишу буклет! — смотрительница оказалась автором полотен.
— Нет, не надо!— явно испугался парень.
Я прошла все стены и села напротив. Худая яркая женщина. Стильно одета. Глаза веселые и грустные одновременно, дерзкие. Взгляд открытый и бесстрашный, не потому что нечего бояться, а потому что уже все страхи пережиты.
— Как это так у Вас получилось: яркая грусть, такая яркая, что даже весело.
— Боже мой! Вы сказали то, что есть, Вы меня поняли! Какое чудо! Я дождалась своего зрителя! Вы — мой человек!
Её глаза стали лучистыми, исчезла дерзость, бесстрашие растопилось в теплоте.
Елена рассказала мне про свои корни и прочла стихи. Потрясающе прочла, всем сердцем — пела:
У меня прабабки были:
Еврейка, сербка и полячки.
Тоску, сердечность и горячность
Они в наследство подарили.
Тиха была, наверно, сербка,
Быстра, наивна, простодушна,
Платок повязывала душно,
Но целовать умела терпко.
Еврейская тоска не дышит,
Но слышать может только боль.
Кудрей неистовая смоль
Прядь русую мою колышет.
А польский гонор — дама треф-
Неистребимое кокетство.
Мне не обузою наследство.
Дзенькую бардзо и пся крев!
Очень живой человек Елена Завельская. Вот все про себя в этих строчках. А стихи хорошие. Очень.
Комментариев нет:
Отправить комментарий