Роман Греты Мюллер «Качели дыхания», за который она получила Нобелевскую премию, должен быть прочитан российским читателем. Он поможет нам ответить на вопрос, почему крушение СССР  частью населения воспринимается как катастрофа, а частью как шанс обрести подлинную свободу. И еще роман «Качели дыхания» покажет нам, не способным избавиться от своей советской сути,  что такое подлинная свобода, как труден путь к ней и лежит он, прежде всего, через собственную душу. И пока в нас не возникнет чувство вины не только перед загубленными в ГУЛАГе соотечественниками, но и перед депортированными из других стран людей, советская суть, въевшаяся в наши гены, будет разрушать нас изнутри. 

Поэтому я благодарна Грете Мюллер за наслаждение читать потрясающе поэтический текст романа, благодарна за каждую мысль, отозвавшуюся во мне, благодарна за ответы, которые я получила в романе на вопросы, которые не дают мне покоя.

 Из последней  главы романа «Качели дыхания»
                    ПРО СОКРОВИЩА
 Малые сокровища — это те, на которых значится: «Ты варишься тут».
Сокровища покрупнее — те, на которых значится: «Ещё помнишь?»
Но самые лучшие сокровища — те, на которых будет значиться: «Ты был тут».
— ТЫ БЫЛ ТУТ должно значиться на сокровищах, — сказал Тур Прикулич.
Кадык под моим подбородком задвигался вверх и вниз, будто я проглотил собственный локоть. А парикмахер пробурчал:
— Но мы и сейчас тут. С пятого перескакиваем на десятое.


Тогда, в парикмахерской я еще верил, что, если не умрешь тут, потом будет какое-то после. Ты уже будешь не в лагере, а на свободе — и даже, возможно, снова дома. Тогда и скажешь себе: ТЫ БЫЛ ТУТ. Но у нас ведь всё с пятого на десятое: тебе тоже доставалось немножко баламука, то есть заплутавшего счастья, и надо было разобраться — где и как. И почему типы вроде Тура Прикулича потом, дома, говорят — хотя никто их за язык не тянет, — что они, дескать, в таком счастье  не нуждались.
...........
Теперь-то я знаю, что на моих сокровищах значится: Я ТУТ ОСТАЮСЬ. Что-то лагерь отпустил меня домой только для того, чтобы создать дистанцию между нами: они нужна ему, чтобы он мог разрастаться в моей голове. со временем возвращения домой на моих сокровищах уже не значится ни Я ТУТ ОСТАЮСЬ, ни ТЫ ТУТ БЫЛ. На них стоит: ОТСЮДА МНЕ НЕ УЙТИ. Лагерь все больше распространяется от левой височной доли к правой. Стало быть весь мой череп следует рассматривать как некую территорию — как лагерную территорию. От этого никак не защититься — ни молчанием, ни рассказыванием. В том и другом случае не обойтись без преувеличений, но ТЫ БЫЛ ТУТ не подходит ни к одному. подходящего мерила, правда, все равно нет.
А вот сокровища есть... Мое возвращение — увечное, постоянно благодарное счастье: волчок выживания, готовый кружиться ради всякого дерьма. и этот волчок держит меня в руках — как и все прочие мои сокровища, которые мне не по силам, но и отделаться от них я не в силах. Уже больше шестидесяти лет я пользуюсь этими сокровищами. Они — слабосильнгые и назойливые, интимные и отвратиельные, забывчивые и злопамятные, затасканные и новые. Они — дар Артура Пиркулича и с то же время неотделимы от меня. Перечисляя их, я будто вязну в трясине.
Моя гордая подчиненость.
Мои ужасающие желания с кляпом во рту..
Моя досадная поспешность: я сразу перескакиваю с нуля на максимум.
Моя назло-податливость: я готов признать правоту каждого, чтобы потом его этой правотой укорить.
Мой запинающийся оппортунизм.
Моя вежливая жадность.
Моя тусклая зависть по отношению к олюдям, которые знают, чего они хотят от жизни. Это чувство похоже на свалявшуюся шерсть6 оно не греющее и кучерявой.
Моя несгибаемая исчерпанность: снаружи я испытываю давление, а внтури пуст — с тех пор как мне больше не приходится голодать.
Моя зияющая незащищённость с флангов: стоит мне замкнуться в себе, и я начинаю расползаться по швам.
Мои неуклюжие вечера, когда время вместе со мной буксует посреди мебели.
Моя принципиальная ненадёжность. Я очень нуждаюсь в человеческой близости, но себя никому не отдам. И умею оттолкнуть человека, одарив его шёлковой улыбкой. после знакомства с ангелом голода я не допускаю, чтобы кто-то мною завладел.
Самое обременительное из моих сокровищ — постоянная потребность в работе. Это изнанка принудительной работы в лагере  и спасительного обмена. во мне сидит Добровольная Принудиловка — родственница Ангела голода. Она знает, как выдриссировать все другие сокровища. Забравшись в мозги, она околдовывает меня: я работаю непрерывно, потому что боюсь свободы.
......